Я познакомился с Саней десять лет назад, мы вместе работали в одной из фирм, арендовавшей офис на территории ЗВИ, Завода имени Владимира Ильича, бывшем заводе Михельсона, на территории которого состоялось легендарное покушение на вождя революции. Я даже нашёл тиски с клеймом завода, ещё со старым, дореволюционным названием, жаль, утащить не удалось, привинчены были на века.
Саня был очень интересным человеком, с чувством юмора, достаточно начитанным, и мы быстро подружились. Прошлое его было далеко не безоблачным, и если быть совсем уж честным, криминальным. Однако Саня вовремя отошёл от дел, у него что-то перемкнуло в голове, и он начал жить другой жизнью.
Встречая на районе выживших в лихие 90-е бывших «братков», на «шестисотых» «Мерседасах» и обвешанных золотыми цепями, Саня никак не мог уразуметь, чем они так довольны.
— Здорово, Санёк! Что ж ты нас бросил? Смотри, как мы живём теперь! А ты?
А Сане было это всё и не нужно. Он много читал, жадно навёрстывая то, что мог сделать в упущенное время, бездарно убитое на бездумную жизнь. Таким я и увидел его в первый раз, таким его и знал.
Потом у него случились неприятности, очень серьёзные, которые обрастали новыми, как снежный ком, и закончились тем, что Саня загремел за решётку. Знающие люди говорили мне, дескать, по заведённой у нас негласной судебной практике, прокурор просит по максимуму, сколько положено по статье/совокупности статей, а суд даёт немного меньше. Даже сильно пострадавший из-за Сани человек очень просил суд скостить ему срок, и все рассчитывали, что Сане дадут от силы лет семь. Конечно, он был очень сильно виноват, но он не заслуживал того, что ему впаяли по полной, ровно, сколько просил прокурор – десять лет.
Из зала суда я выходил раз и навсегда разочарованный в нашем правосудии, которое, как я убедился своими глазами, зависит во многом от человеческого фактора, то бишь насколько судья довольна жизнью (как правило судьи женского пола), не хочется ли ей писать или кушать и не мучает ли её «женская мигрень» и насколько ей приятен ответчик. И в полной растерянности, у меня в голове не укладывалось, что я не увижу Саню десять лет.
После того, как Саню этапировали на белгородщину, я старался помочь, как умел: писал письма, один раз даже стряс с нашего коллектива денег и собрал ему посылку. Я надеялся, что когда-то Саня вернётся и у меня снова будет хороший товарищ.
Это случилось раньше, чем все рассчитывали, Саню удостоили УДО, условно-досрочного освобождения. Как только я об этом узнал, сразу же поехал к нему. Саня был всё тот же, спокойный, невозмутимый, и даже внешне он не изменился, семь лет занятий спортом без городских соблазнов пошли только на пользу. Естественно, устроиться на работу со статьёй было сложно, и первое время после освобождения Сане было тяжело.
Однажды он позвонил мне и попросил денег взаймы. Сумма была смешная, но для меня достаточно ощутимая, несколько тысяч. Я как раз получил получку, оплатил кредиты, раздал мамам моих детей финансовую поддержку, и на руках у меня как раз и осталась искомая сумма. Саня прислал за деньгами своего товарища. Меня это слегка удивило, но чего в жизни не бывает, занят человек оказался, что поделать, или неудобно было со мной встречаться по такому поводу. Хотя мне было б приятно встретиться с ним по любому поводу.
Но не суть важно, свою миссию я выполнил, хотя сам остался на месяц на подножном корму. Саня клятвенно пообещал отдать всё до копеечки через месяц-другой, но прекрасно зная, каково отдавать деньги, когда их не со с чего отдавать, тем более, если работы толком никакой нет, я сказал Сане, что не стоит загонять себя в такие рамки, мол, как разбогатеешь – так отдашь. Терпеть не могу напоминать о том, что мне кто то что то должен, да и частенько вообще забываю о долгах. Благо, должники у меня если и были, то такие же, как и я сам, дотошные и надоедливые, сами напоминали о том, что должны.
Мы ещё пару раз созванивались с Саней, трепались о том и о сём, и у меня в мыслях не было напомнить ему о деньгах: в ближайшее время я ни на что и не рассчитывал.
А потом Саня пропал. Я пытался поздравить его с днём рождения, но на мобильный не дозвонился; дома была лишь бабушка, которую и попросил передать свои поздравления. Больше мне так и не удалось пообщаться с ним. В прошлом году поймать Саню хотя бы по одному телефону и поздравить снова не получилось, и вот грядёт ещё один его день рождения, и, я так понимаю, можно более не предпринимать никаких попыток связаться с ним.
И дело не в деньгах, они были нужны мне лишь в тот месяц, когда я их отдал и остался ни с чем. Сейчас их нет, и ляд бы с ними. Теперь я считаю, что я уплатил налог за знание того, что не очень то были нужны человеку отношения со мной. Я ни в коем случае не прошу рассыпаться передо мною в благодарностях, ах, Серёжа, ты оказался другом, и посылочку прислал, и денег дал, какое ты золото! Я и так знаю, что я золото. И я не осуждаю Саню за то, что он божился вернуть эти сраные деньги, может, ему легче было взять их именно так, свято веруя в то, что через месяц он их вернёт.
Меня просто расстроило, что я так дёшево стою. Может, вся причина в том, что я, как человек бессовестный, не могу понять, почему нельзя было сказать:
— Серёга, денег у меня нету, когда будут – не знаю, и уж тем более не знаю, верну ли я их тебе!
Я бы так и сказал, если бы я доверял человеку и считал бы его своим Другом.
И здесь остаётся лишь догадываться, так ли щепетилен Саня, что не может позволить себе общаться с человеком, которому должен уже два года, или этот человек просто не нужен ему. Впрочем, при любых раскладах получается, что за друга Саня меня и не считал и я обольщался в смысле его отношения ко мне.
Век живи – век учись… Дураком помрёшь.
